- Нет, это моё! - тут же нашлась я. На папином лице поочерёдно отразились изумление, сожаление и замешательство. - Гм, я рад, что ты предохраняешься, - пробормотал он и закрыл дверь. Предохраняюсь… Он даже не подозревает, что я никогда в жизни не целовалась!
«Наташа у меня, к счастью, холодна, - говаривала она, - не в меня тем лучше. Она будет счастлива». Дарья Михайловна ошибалась. Впрочем, редкая мать понимает дочь свою.
Ты мне так нравишься в твои девятнадцать. Мне нравится твоя взрослая душа. Душа, которая умеет болеть и выздоравливать. Слышать и понимать. Душа, которая умеет плакать со мной обо мне, с собой о себе. Трепетный мой ангел, заносящий ножку на клумбу всеобщей моды на стервозность. Теперь на тебя не надо даже смотреть с укоризной. Мой взгляд у тебя перед глазами и так. Ты пробуешь пределы на прочность, но не переступаешь их. Моя девочка.
— Ты веришь, что если наш отец ушёл от нас с мамой, у меня всегда будет такая неразбериха в отношениях с мужчинами? — Мой отец приходил домой каждый вечер после работы, и у меня нет ни малейшего представления об отношениях с мужчинами.
На самом деле я была совершенно счастлива - она открыла глаза утром и посмотрела на меня так пристально, что сразу стало ясно - она меня узнает, знает - я её мать.
Мне вдруг будто открылось, в чём на самом деле заключён смысл жизни. Не в благоволении короля или борьбе за лучшее место при дворе. Ни даже в том, чтобы ещё немножко поднять престиж нашего семейства. Всё это пустяки. Я хочу, чтобы она была счастлива.
Драгоценней этой малышки ничего нет на свете. Она важнее всего остального. Я ни о чем не могу думать - только о ее здоровье и благополучии. Когда она плачет - это как нож прямо в сердце. Не могу вынести даже мысли о том, что она плачет. Я хочу наблюдать, как она растет, а не быть где-то вдали.