Один убил по бродяжничеству, осаждаемый целым полком сыщиков, защищая свою свободу, жизнь, нередко умирая от голодной смерти; а другой режет маленьких детей из удовольствия резать, чувствовать на своих руках их тёплую кровь, насладиться их страхом, их последним голубиным трепетом под самым ножом. И что же? И тот и другой поступают в ту же каторгу.
— Чего ты заладил - Тюрьма, тюрьма! Задолбал! Клал я три кучи на тюрьму, уже сидел и готов сесть снова! Сажайте меня! — Сажайте его! — Пытайте меня! — Пытайте его! — Меня тюрьмой не напугать! — Его тюрьмой не напугать! — Моей жопе не привыкать! — Его жопе ?!
Тот, кто сидел, никогда не делит на «до» и «после». И тут и там жизнь. И потом с волей еще никто не жаловался. Воля сама по себе такое счастье Да что бы там ни случилось - все равно счастье! А ты несешь такую пургу, потому что сам никогда не сидел.
- Вот Урос Петрович, завтра утром он освобождается, а попал он к нам 3 года назад с пятьюстами обвинений. - 550, господин начальник. - Не важно, сынок. - И как ты заживёшь? Чем будешь зарабатывать на свободе? - Буду стричь волосы. - Браво, сынок! Молодец! - А ты, Тибор, чем будешь заниматься после колонии? - Снова буду воровать, господин начальник. - Он у нас недавно, пока не научился врать!
А знаете, чего на зоне больше всего? Здесь больше всего вранья и надежды. У кого ни спроси, получили срок случайно или по чьей-то ошибке. А может человеку страшно признаться, что он принес в мир зло? Конечно, легче винить, чем каяться. Что же с нами случилось-то? Родились как все, с чистой совестью, учились что нельзя обижать, что нужно любить, жалеть, прощать Потом что-то путается, сбивается, уже ничего не остается кроме подлого одинокого «Я». А может все преступления совершаются от одиночества и тоски? Когда никто тебя не любит, когда ты никому не дорог. Тогда все можно?…
- Матрица повсюду. Она окружает нас. Даже сейчас, она с нами рядом. Ты видишь ее, когда смотришь в окно или включаешь телевизор. Ты ощущаешь ее, когда работаешь, идешь в церковь, когда платишь налоги. Целый мирок надвинутый на глаза, чтобы спрятать правду. - Какую? - Что ты только раб, Нео. Как и все, ты с рождения в цепях. С рождения в тюрьме, которой не почуешь и не коснешься. В темнице для разума.
Я даже готова сесть за эту любовь. В тюрьме, наверное, не так плохо. То есть там плохо, но об этом снимают всякие фильмы с налётом романтики. Говорят, тюремная дружба самая крепкая. У меня нет вообще никакой. Так, может, попробовать?…
- Гражданин Горбушкин, за дачу ложных показаний дается до трех лет лишения свободы. - Ха, до трех лет? - До трех. - Это что. Это не высшая мера. Вот высшую меру, между нами говоря, я действительно с трудом переношу.
Видите ли, в тюрьме я уже бывал. Правда, всего три недели и всего лишь в предвариловке, но когда тебе дважды в день приходится играть в шахматы с угрюмо-свирепым болельщиком «Вест Хэм», у которого татуировка «УБЬЮ» на одной руке и «УБЬЮ» на другой, да еще набором шахматных фигур, где не хватает шести пешек, всех ладей и двух слонов, – в общем, ты невольно вдруг начинаешь ценить кое-какие мелочи. Такие, например, как свобода.