Благородной даме надлежало упасть в обморок, но у меня никогда не получалось сделать это достаточно правдоподобно, поэтому я решила не позориться. И незамысловато заорала.
После серьезной травмы или кризиса, когда шок отступает и нервы больше не сводит, ты привыкаешь к новому положению, положению вещей, потому что знаешь, что шансов что-то изменить больше не осталось.
Несчастной я стала в шесть лет. Гувернантка повела в приезжий «зверинец». В маленькой комнате в клетке сидела худая лисица с человечьими глазами. Рядом на столе стояло корыто, в нём плавали два крошечных дельфина. Вошли пьяные, шумные оборванцы и стали тыкать в дельфиний глаз, из которого брызнула кровь. Сейчас мне 76 лет. Все 70 лет я этим мучаюсь.
Так уж принято, что после сильного потрясения мужчина идет в бар, ставит ногу на перекладину, заказывает пять виски чистых, опрокидывает их одно за одним, устремив бессмысленный взор на белое искаженное лицо в зеркале напротив, после чего заводит с барменом сардоническую беседу о Жизни.
Ломается привычный мир. Что мы испытываем, когда это происходит? Мир трещит по швам, хрустит под подошвами, как стеклянный шарик. Сминается, как латунная гильза под ударом каблука Что мы испытываем? Ничего. Кроме потрясения.
Замечено, что безутешное горе и бурная радость действуют на человека почти одинаково, и когда они обрушиваются на нас врасплох, то могут вызвать такое потрясение и замешательство, что мы лишаемся всех своих способностей.
Смерть всегда застает сердечную дружбу и любовь врасплох, и оттого потрясает она на долгие годы. И оттого невозможно привыкнуть к ней и смириться с нею.