Каждая новая песня уничтожала следы тех, что были записаны на кассету раньше, - точно так же в моем сознании каждое новое воспоминание стирает предыдущее.
Скольких я уложу, прежде чем они меня схватят? Вытащи я меч, они сразу увидят его блеск и, рано ли, поздно ли, меня поймают. Знать бы только, попаду я когда-нибудь в песню или нет? Песнь о Сэмвайзе, что пал в бою на горном перевале, окружив своего хозяина стеной из мертвых тел! Впрочем, что это я? Какая песня? Не будет никакой песни. Ведь они завладеют Кольцом, а значит, песен больше вообще никогда не будет.
Я знаю концовку песни, но не знаю, чем все это кончится. Я знаю, что значит эта песня, но напрочь не знаю, что все это значит. Может, и ничего. Может, ни то ни другое и не должно ничего значить, есть ведь такая возможность. Ничто - оно всегда есть.
Мне бы хотелось вложить в одну песню все сразу, спеть последнюю песню птиц, и собак, и русалок, дубоголовых приятелей и дурных новостей издалека (и тех, которые подтверждение, и тех, которые урок, и тех, что возмездие), песню магазинных тележек и гидросамолетов, электростанций и листопада, роковых контактов и концертов, вентиляторов работающих и вентиляторов рушащихся только я прекрасно знаю, что мне слабо.
- Это самая модная песня, - угрюмо отозвался Граммофон. - Страшно популярная! - Популярная? - Ну да. Из тех, слова которых запоминают даже слабоумные, а мотив могут пропеть или просвистеть и те, кому медведь на ухо наступил. Потому-то такие песни и популярны.
Люди так озабочены тем, что их дети играют с пистолетами, смотрят жестокие фильмы, боятся, что жажда насилия овладеет и ими. Никто из них не обеспокоен тем, что дети слышат тысячи песен: о разбитых сердцах, отвергнутой любви, боли, страданиях и потерях.