Зуби (о Нефертити): И ведь ей только семнадцать! Я в семнадцать лет не позволяла себе таких вещей! Меди: Спорить не буду. Но башню, которую ты разнесла в пятнадцать с половиной, до сих пор не восстановили.
Она находилась на той стадии жизненного пути, когда дела земные всё ещё волнуют сердце, но для их решения уже используется какая-то иная (возможно, небесная) логика. Иными словами, она пребывала в глубоком маразме.
Здесь были люди, чье присутствие означало особое покровительство, оказываемое Джеймсу Таггарту, и люди, чье присутствие выказывало желание избежать враждебности с его стороны, – те, кто протягивал руку, чтобы подтянуть его вверх, и те, кто подставлял спину, чтобы он мог оттолкнуться. По неписаному закону нынешней морали никто не получал и не принимал приглашения от человека выдающегося общественного положения по иным причинам, кроме этих двух.
Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле - разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние!
Я так и села. - Ты что, говорящий? - Нет, разговаривающий! - Огрызнулся конь ещё ехидней. - Говорить и скворец выучится, ежели долбить ему одно и то же по сто раз на дню! А ты кто такая? - Жена Кощеева, Василиса Прекрасная! - Что-то не похожа - недоверчиво проворчал конь. - Тоесть на жену. А ну, покажи палец! Я показала. - Другой, бестолочь! Этот палец только разбойники дружинникам показывают!
Вроде бы каждая женщина стремится к тому, чтобы быть единственной и уникальной — и в то же время они делают все, чтобы и выглядеть почти одинаково и пахнуть одним и тем же ароматом…